Много-много говорил в этом роде странный старик, и мы отлично его понимали и даже готовы были согласиться, что таким гениальным изобретателем явится именно он, наш собственный волшебник.

— Он полетит непременно, — толковали мы между собой. — А пока скрывает все…

По нашему мнению, изобретатель воздухоплавания даже должен был жить в бане, а не в обыкновенном доме. В наших детских глазах волшебник превращался в существо необыкновенное, ведь он знал решительно все на свете и все мог сделать.

Впрочем, бывали моменты разочарования. Иногда волшебник принимал нас очень сухо, то есть был неразговорчив, морщился и глухо кашлял. Правда, зима стояла суровая, баня была занесена снегом чуть не до самой крыши, камин давал мало тепла, и волшебник сидел у себя дома в шубе. Временами он исчезал на несколько дней, и мы только по дыму из банной трубы могли догадываться об его возвращении.

— Ну, что, детки, как дела? — спрашивал он обыкновенно после такой разлуки, и в его голосе слышалась какая-то особенная нежность. — А я уж соскучился о моих воробьях… ведь вы тоже птицы, а будете побольше, отрастут крылышки и разлетитесь в разные стороны.

К нашему стыду должен признаться, что мы совсем мало интересовались вопросом, кто такой наш волшебник, откуда он взялся и почему поселился на нашем пустыре. Мы довольствовались тем, что видели наши глаза и слышали наши уши. Впрочем, иногда волшебник рассказывал нам о том, как живут люди за границей и в Америке. Очевидно, он много путешествовал и много видел. Одним словом, волшебник являлся для нас живой энциклопедией всевозможных знаний.

Суровая зима прошла. Наступала тяжелая северная весна с ее гололедицей, снежными метелями и ростепелями. То, что оттаивало днем, замерзало ночью. Весеннее солнце точно разъедало саженные сугробы снега, пока не появились первые весенние проталинки. Наш пустырь постепенно таял, а «Средиземное море» точно вспухло и покрылось трещинами. Но и этот мучительный период северной весны миновал, и снег оставался только в теневых местах и в бурьяне. Прилетели первыми синички-трясогузки, показались дорогие гости скворцы, а вместе с весной у нас проснулась и жажда возобновить прекращенную волшебником охоту на птиц.

— Что мы его слушаем? — роптали более строптивые мальчуганы. — Пусть он кашляет в своей бане, а мы будем ловить птиц…

С детской жестокостью мы отплачивали самой черной неблагодарностью нашему старому другу. В одно действительно прекрасное весеннее утро мы тайком пробрались в наш пустырь с возобновленными тайниками, западнями и ловушками. Увлеченные своим предприятием, мы не заметили, что волшебник сидит на пороге своей бани. Несмотря на солнечное, теплое утро, он был в шубе и, видимо, грелся на солнце. На свежем воздухе он показался таким жалким, высохшим, изможденным.

Мы были смущены и даже хотели убежать, но волшебник нас остановил:

— Ах, детки, вы опять за старое принимаетесь? Стыдно, очень стыдно. Неужели вам приятно смотреть на хорошенькую птичку, которая умирает с тоски в клетке? Ведь это ужасно… А потом подумайте, что может быть красивее птицы? Это сама свобода… Она летит к нам из-за тридевять земель, как дорогая гостья, а вы ее хотите посадить в тюрьму…

К сожалению, эти прекрасные слова не действовали на нас. Мы были слишком захвачены весенним теплом и светом и жаждали самой бурной деятельности, а тут какой-то волшебник захватил дорогой нам пустырь…

В солнечные, теплые дни он выходил греться на солнышке и не снимал шубы. Его мучил глухой кашель, и волшебник точно таял у нас на глазах.

Потом наступили экзамены, и нам было не до волшебника. Перед отъездом на каникулы мы все-таки вспомнили о нем и забежали проститься. Он сидел, по обыкновению, на пороге бани и очень был рад, что мы его не забыли.

— А я вам покажу одну интересную штучку, — говорил он.

— Летательную машину?

— Почти…

Волшебник сходил в свою баню и вынес нам китайскую летающую бабочку. Эту игрушку мы видели в первый раз и были поражены, когда она взвилась на воздух, хлопая бумажными крылышками, точно летучая мышь. Волшебник смотрел на нас и улыбался.

— Вот, детки, как будут летать по воздуху, — объяснял он. — Многие великие открытия делались этим путем, то есть сначала были детской игрушкой.

Когда мы вернулись осенью в город, волшебника уже не было. Он умер летом.

Дурной товарищ

I

История разыгралась прескверная и совершенно неожиданная. Кажется, ни один человек в мире не мог бы ее предвидеть, тем более что осеннее утро выдалось такое чудное, светлое, с крепким морозцем… Но я забегаю вперед.

Когда меня отдавали в школу, тетушка Мария Ильинишна считала своим долгом повторить несколько раз с особым ударением:

— Коля, главное, бойся дурных товарищей!..

Мой отец, скромный, вечно занятый человек, счел необходимым подтвердить то же самое.

— Да, товарищи — это главное… И поговорка такая есть: скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты. Да, нужно быть осторожным…

Нужно сказать, что я рос порядочным баловнем, вероятно, потому, что рано лишился матери и в глазах доброй тетушки являлся сиротой. Милая добрая старушка напрасно старалась быть строгой, и даже выходило смешно, когда она начинала сердиться и придумывать грозные слова. Когда истощался весь запас строгости, тетушка прибегала к последнему средству и говорила самым зловещим тоном:

— Вот погоди, придет папа со службы, тогда узнаешь… Да, узнаешь!

Отец никогда меня не наказывал, а в крайнем случае, когда был особенно недоволен моим поведением, запирался у себя в кабинете. Это было самым сильным средством для моего исправления, и я серьезно мучился, пока буря не проходила.

Итак, стояло чудное осеннее утро. Я с намерением вышел из дому пораньше, как и другие товарищи, с которыми вместе ходил в школу. Первая новость, которую я узнал на улице, была та, что река встала, то есть покрылась льдом. Это известие всех школьников страшно взволновало, тем более что наша дорога в школу проходила мимо реки, то есть не то чтоб совсем мимо, а приходилось сделать большой крюк, ну, как не посмотреть на первый лед — это было свыше наших сил. Дорога сокращалась еще тем, что мы побежали к реке бегом. Действительность превзошла все наши ожидания. Река не только встала, но была покрыта таким блестящим льдом, точно зеркалом.

— Ах, какой лед!.. — крикнули мы все разом.

К реке бежали мальчишки из других улиц, — как на праздник. Были тут и гимназисты, и реалисты, [22] и ученики городских школ, и просто безыменная детвора, высыпавшая из подвалов и чердаков. Два мальчика из соседней булочной прибежали в одних рубашках, в опорках на босу ногу и без шапок. Подняли общий радостный крик, и по льду с звенящим гулом полетели палки и камни. Нет больше удовольствия, как запустить палку по такому молодому льду, который гудит, как тонкое стекло.

— А ведь лед толстый, — заявил Паша Селиванов, краснощекий мальчуган из нашего класса. — Ей-богу, толстый…

Для проверки было брошено несколько кирпичей, и лед не проломился. Это было великолепно, и мы прыгали на берегу, как дикари.

— Если лед держит кирпичи, то, значит, можно по нему ходить, — проговорил Костя Рябов, тоже наш товарищ.

— Ах, если бы были коньки… — пожалел кто-то.

— Можно попробовать пройти по льду и без коньков, — продолжал третий.

— А в самом деле, если попробовать…

Точно в ответ на этот вопрос, с противоположной стороны на лед выскочил мальчуган в красной рубахе. Смельчак лихо прокатился, стоя на ногах, и вызвал общее одобрение. Пример получился заразительный. За первым смельчаком явился, конечно, и второй, и третий.